встретили бурные протесты жены: она никак не могла сразу расстаться с мыслью, что ее старший сын не будет пастором. В конце концов природный ум и благоразумие взяли верх; она как будто примирилась с новостью и перенесла свои надежды на младшего сына, Самуэля, которому исполнилось восемь лет. А в каком-то сокровенном уголке ее сердца все-таки теплилась надежда: «Пусть Карл кончит среднюю школу. Кем же он потом станет — это будет дальше видно. Может быть, и пастором…»
Карл поселился у Ротмана. В этой семье все относились к нему доброжелательно, с уважением. У Ротмана были книги о растениях, и он предоставил их и свой сад в полное распоряжение Линнеуса.
Юноша с жаром рассматривал рисунки, читал описания растений. Больше всего интересовало его устройство цветка, и он старательно выискивал в книгах сведения о строении этого органа у различных растений.
Читать и понимать эти книги было невероятно трудно, потому что в каждой из них растения и их части назывались по-разному. По собственному желанию и произволу автор принимал одни названия, отвергая другие, придумывал сам новые и употреблял их в своих сочинениях.
С удивительным упорством Карл Линнеус сравнивал описания, рисунки и устанавливал, о каком же именно растении говорят разные авторы. Каждая страница заставляла работать над ней долгие часы.
Под руководством Ротмана он стал изучать физиологию человека с таким же жаром, с каким читал книги о растениях.
Даже с латынью произошло у него примирение. Доктор Ротман принес ему сочинения Плиния, великого натуралиста древности.
— Вот почитай-ка Плиния. В его книгах — целая энциклопедия по естественным наукам древнего мира.
— Но латынь? Я слаб в ней.
— Латинский язык — международный язык всего ученого мира. Ты не можешь приобщиться к науке, не владея им. Сам видишь, научные книги о растениях написаны на латинском языке, как же ты будешь их читать? Изучая Плиния, выучишься латыни, — настаивал Ротман.
Удивительная и великая вещь — интерес. Если Линнеусу интересно было узнать, как древние ученые представляли себе основы наук, так не беда, что на пути к ним преградой стоит латынь. Ради Плиния можно одолеть и ненавистную латынь!
Очень скоро от скуки и ненависти к благородному языку древних римлян и следа не осталось. Не по грамматике, а по блестящим страницам славного естествоиспытателя Карл Линнеус выучил совершенно необходимый тогда для каждого образованного человека латинский язык — даже частные письма писались на этом языке. После такой цитадели и богословие не явилось камнем преткновения.
Ротман от души радовался успехам питомца и окончательно утвердился в похвалах ему.
Оба они, наставник и ученик, пережили немало истинного наслаждения, беседуя о растениях, их жизни, особенностях строения, об ученых, отдавших жизнь изучению растений.
В школе же с недоверием пожимали плечами:
— Дело идет на лад? Посмотрим, что будет дальше.
Но факт оставался фактом: «тупица», «бездарность» закончил курс средней школы, проявив неутомимую энергию и добронравие.
В аттестате об окончании школы эти качества были отмечены, но там было сказано и следующее:
«Юношество в школах уподобляется молодым деревьям в питомнике. Случается иногда — хотя редко, — что дикая природа дерева, несмотря ни на какие заботы, не поддается культуре. Но, пересаженное в другую почву, дерево облагораживается и приносит хорошие плоды. Только в этой надежде юноша отпускается в академию, где, может быть, он попадет в климат, благоприятный его развитию».
Итак, школа возлагала ответственность за будущее Карла Линнеуса на университет, прямо говоря, что юноша не поддался «школьной культуре».
Какое счастье, что он не поддался и выдержал хождение по школьным мукам! Сохранил живую душу, выстоял в борьбе со всеми жестокими для него обстоятельствами жизни и вышел из испытаний еще более убежденным и преданным своим природным наклонностям, своему дарованию. Какое счастье, что он встретил у порога жизни таких людей, как Ланнеус и Ротман, и что его отец сам любил растения.
Когда Карл Линнеус принес в родной дом аттестат об окончании средней школы и сказал, что он решительно не собирается стать пастором, что его будущее — медицина и ботаника, опять поднялся шумный спор с матерью.
— Это сад виноват! Мы с детства испортили Калле садом! — воскликнула она, обращаясь к отцу. — И вот пустое занятие погубило нашего сына. Самуэль не пойдет в сад, я запрещаю ему болтаться там. Самуэль будет учиться на пастора.
Стенброхультский приход принадлежал еще отцу Христины и вместе с ее рукой и сердцем перешел к ее мужу, бывшему тогда помощником старого священника.
И мысль о том, что их род лишится родного прихода, хоть и не доставлявшего особого благополучия, была для Христины невыносима, она резко протестовала и уговаривала мужа отказать сыну.
— У нас и средств нет, чтобы содержать тебя в университете. Учиться нужно долгие годы. Ты забудешь бога; студенты-медики ведут легкомысленный образ жизни. Не к этому тебя готовили, не такие примеры ты видел дома. Ты огорчаешь мать! Да и что выйдет из ученья в университете?
Карлу было уже двадцать лет. Он полагал, что отстоял право заниматься согласно сердечным склонностям. Ни упреки и угрозы не дать денег, ни слезы и просьбы матери не могли остановить его.
Наконец в семье было решено, что Карл поступит в Лундский университет, если его примут, а Самуэль будет готовиться к духовному званию. Кстати сказать, он утешил мать: стал впоследствии пастором стенброхультского прихода.
Глава II
Рысь в поле и крот дома
…читал на Земле в камнях, растениях и животных, как в книге…
Линней
Тесно в Лунде
— Какое безобразие: в четыре часа утра свеча горит! Да ты не спишь? Почему не спишь, как другие люди? Что за чтение по ночам. Откуда, сударь, и книги-то получаешь? — сердито говорил профессор Килиан Стобеус, поднявшись наверх, в комнату своего жильца Карла Линнеуса.
Карлу Линнеусу все-таки удалось поступить в Лундский университет, несмотря, казалось бы, на гибель всех его надежд со смертью профессора Гумеруса.
О, то были страшные дни, когда он оказался один в Лунде, почти без денег, с плохим аттестатом в кармане, не смея написать о своем несчастье отцу из боязни, что тот потребует от него немедленного возвращения домой.
И в это черное время он случайно встретил своего бывшего учителя Габриеля Гёка, преподававшего теперь в университете философию, и тот охотно помог поступить на первый курс. Гёк оказал ему большую услугу и в устройстве с жильем,
